Творчество Алексея Ахматова

Говоря о гражданской лирике Алексея Дмитриевича Ахм това (1966), критик Наталья Романова отметила способность поэта «воспринимать повреждения на теле общества как свои собственные, болеть вместе со всем русским народом»

Добавим, что не только со всем народом, но и шире – со всем сущим. Лирический субъект во многих стихотворениях Ахматова осознает себя как часть чего-то большого и настоящего – вселенной, земли, народа. Это человек, который не может быть целью сам для себя. Быть частью, значит болеть общей болью и нести вместе со всем человечеством бремя греха, ответственности и страдания. Благословляя Алешу Карамазова на служение в миру, старец Зосима говорит ему: «В горе счастья ищи».

Эту укорененную в русской ментальности мысль Ахматов, очевидно, полностью разделяет:

Мировоззрение, в свою очередь, определяет поэтику – творческое я, мыслящее себя как часть большого целого, неизбежно вовлекает текст в перекличку с классической традицией:

Взаимодействие с традицией приводит к тому, что в стихотворениях зачастую ощущается свойственная творческому восприятию автора напряженная весомость. Поэт отлично понимает и дает понять читателю, что настоящее искусство – трудное искусство, которое достигается потом и кровью, что слово «Как до отчаянья доводит / До самых болевых стихов».

Сказать «личным» в данном случае было бы не точно, личное – мелко и, в сущности, недостойно внимания; дело кровное – общее, а потому и предельно важное. Однако страстная требовательная любовь к конкретным людям, к стране, к языку приводит к тому, что от риторических вопросов поэт переходит к постановке страшного диагноза:

Неравнодушная жизненная позиция приводит поэта даже не к обиде на то, что «все не так», а к чувству невозможности, неприличности существования – в том числе, собственного.

Для поэта-исследователя стихотворение становится способом объяснить мир самому себе и другим. Чтобы подойти к этому, необходимо погружение в предмет, сущностный взгляд, особое внимание. Исследователь дает себе любопытную задачу: что будет, если применить его к себе?

Возникает то парадоксальное ощущение немыслимости, неуместности насущного бытия. Это даже не стыд за свои и чужие грехи, а ощущение изначальной «неправильности» существования как такового. Человек-тело чувствует себя самодостаточным явлением («Все это ты – большой и цельный»), однако тут же переживает ощущение невозможности этой жизни – слишком настоящей, слишком полнокровной:

В воспринятом поэтом бытии как будто есть нечто непристойное; как ни странно, в этом ракурсе трагическое и непристойное не исключают друг друга (как не исключают друг друга страшный восторг и тоска). Человек чувствует в самом факте существования невыразимую муку (обычно незаметную за шквалом информации). Поэт, вглядываясь в себя и мир, осознает эту муку во всей нестерпимости. Это касается бытия человека, который «Съел яблоко со всеми потрохами: / С костями, с мясом, кровью и грехами» – его бытие безумно и «недопустимо» уже вследствие этого. Однако параллельно существует мир безгрешных существ – свободных, казалось бы, от всех людских изъянов.

Однако бытие природы – тоже бытие, и уже вследствие этого оно безумно и невозможно. В гораздо более гармоничном, чем человеческий, мире природы, тоже предостаточно страданий и, кроме того, сосредоточившись, можно заметить сквозящую в насыщенной жизни природы бессмыслицу.

Ощущение бессмысленности происходящего связано, конечно, с богооставленностью, которую человек ощущает не только применительно к себе, но и к таким гармоничным формам жизни, как, например, краб:

Невыразимое «присутствие создателя в созданье», о котором писал В. А. Жуковский, поэт рубежа XX–XXI веков Ахматов ставит под сомнение – вместо него возникает также невыразимое (и оттого еще более безысходное) ощущение напрасности всего сущего. Чувствующий ответственность за общество, болеющий общей болью поэт, тем не менее, полагает, что, по совести, лучше бы не было человечества. Героя лирики Ахматова невозможно упрекнуть в отсутствии жизнелюбия или робости – напротив; однако он живет с постоянным ощущением стыда, неоправданности и неуместности своей особы:

Природа в мировидении автора – воплощенное совершенство, однако и за ним проглядывает страшная бессмыслица. Воспринимающий себя в качестве части великого целого художник всей душой любит бытие, однако эта любовь, в силу своей требовательности и пристального вглядывания в предмет, оборачивается не то что отрицанием бытия, а сомнением в его правомочности.

Ахматов в своей поэзии доходит до пределов сомнения и отрицания. Однако он показывает, что осознание беспросветной тщеты всего сущего не дает права опускать руки – наоборот: достигший своим пристальным взглядом самых горьких истин поэт-исследователь должен не завуалировать их, а разоблачить.

Признав невозможностью адекватно высказаться о происходящем, поэт констатировал в нем чудо: «Всегда так будет» – законы тлена посрамлены, бытие все-таки прекрасно. Ущербность существования преодолевается прорывом иррационального чувства вечной гармонии – через взгляд поэта бытие спасено. Спасение – необходимый и самый главный виток диалектической спирали объяснения мира себе и другим, однако без предыдущих двух он совершенно невозможен (сотворение – грехопадение – спасение).